На Александре Лазареве природа не только не отдохнула, но и соединила в нем лучшие качества знаменитых родителей. Сын Светланы Немоляевой и Александра Лазарева-старшего продолжает семейные традиции очень достойно. При всем своем обаянии, учтивости и воспитанности, Саша — крепкий орешек. Пока сидишь с ним в служебном буфете, провода его актерских нервов интеллигентно “заизолированы”, но когда Александр попадает в электромагнитное поле сцены, они производят молнии. В родном “Ленкоме” ему постоянно выпадает играть титулованных и царствующих особ. Конечно, внешняя героическо-картинная фактура тут тоже важна, но без внутреннего благородства и отшлифованных природой свойств натуры не было бы короля Клавдия в “Гамлете”, короля Генриха VIII в “Королевских играх”, графа Альмавивы в “Фигаро”, графа Александра Меншикова в “Шуте Балакиреве”… В кино имя Александра Лазарева тоже светит ярко, так что в последнее время кинорежиссеры уже перестали добавлять к его имени приставку “младший”. А наш общий с ним знакомый, увидев плакат с портретом Лазарева в будке сапожника, где раньше красовались Алла Пугачева и Михаил Боярский, заключил: к Саше пришла слава.

ДОСЬЕ БИЗНЕСа
Александр Лазарев, народный артист России
Родился: 27 апреля 1967 г. в г.Москве.
Образование: Школа-студия МХАТ (1990 г.)
Карьера: с 1990 г. — ведущий актер Театра “Ленком”.
Награды: лауреат Государственной премии России, театральной премии им.К.С.Станиславского, премии “Хрустальная Турандот” (1996 г.); театральной премии “Чайка” (1997 г. и 2003 г.).
Семейное положение: женат, воспитывает дочь и сына.
Избранная фильмография
“Село Степанчиково и его обитатели” (1989 г.); “Мелочи жизни” (1993 г.); “Приятель покойника” (1997 г.); “Тело будет предано земле, а старший мичман будет петь” (1998 г.); “Умирать легко” (1999 г.); “Бременские музыканты и К” (2001 г.); “Честь имею!” (2002 г.); “Идиот” (2003 г.); “Парк советского периода”, “Небесная жизнь” (2005 г.); “Азирис Нуна” (2006 г.); “Седьмое небо” (2008 г.)


— Вы с самого начала активно заявили о себе в “Ленкоме”. Эта жадность молодости к профессии переходит со временем в зрелое отношение к делу?
— Переходит. В моем случае это зависело и от ролей: когда предлагают интересных, непроходных героев, таких как в “Королевских играх” и “Фигаро”, твой азарт может превращаться в дело. “Королевские игры” мы играем уже двенадцать лет, “Фигаро” — пятнадцать. Жизнь в таких спектаклях — это реальное ощущение профессии и подхода к характеру, а действия на сцене — всегда творческий поиск и своего рода освоение целины: как будто ты опять попадаешь “первый раз в первый класс”. Вместе с тем, если предлагается небольшая роль, мне, скажем, малоинтересная, то хоть и не особенно хочется, я должен выполнять свою работу, поскольку служу в одном из последних российских репертуарных театров. И если появляется это “должен”, я просто исполняю свой сценический долг. К счастью, такое случается нечасто.


— Выходя на сцену сейчас, чувствуете в себе мастера? Ведь вы уже много лет служите в театре.
— Нет, думаю, это было бы слишком самонадеянное заявление. Конечно, многие вещи я освоил и могу сделать то, чего не сделает первокурсник. Но мастерство — это, на мой взгляд, степень ощущения свободы. На сцене я в последнее время уже ощущаю себя свободно. По-моему, в этом нет ничего плохого. Это не значит, что я как-то “замастерился”! Просто дают о себе знать 19 лет профессиональной жизни, четыре года студенчества и еще, наверное, то, что я родился в актерской семье.


— А почему вы, по вашим же словам, становитесь агрессивным, когда репетируете?
— Не то чтобы агрессивным… Может, это было по молодости, хотя и сейчас я не ощущаю себя человеком взрослым. Я пока еще молод! Но с течением времени у человека меняются качество мысли и ощущения жизни. Сейчас я не выражал бы свои эмоции так, как раньше. Просто, наверное, когда выпускаешь серьезную работу, которая тебе нравится, душа горит…


— Если долго работаешь с одним и тем же режиссером, как вы с Марком Захаровым, это в результате перерастает в понимание с полуслова?
— Конечно, есть некие связующие нити. У Марка Анатольевича фантазия неисчерпаемая, и с ним можно “попасть” в тон. Но иногда мне неясно, что он придумал… Нет, понять-то можно! А вот сделать то, что он хочет, бывает очень трудно. Тут уж бросаешься в омут с головой.


— А с кем из близких людей у вас существует это телепатическое понимание?
— У нас с женой Алиной такое часто бывает: ничего даже не надо говорить — все обоим ясно. Или она начинает мысль, а я заканчиваю. А иногда мы с ней после паузы одновременно начинаем говорить одно и то же, даже одинаковыми словами.


— А вы могли бы предположить в юности, что из вас получится такой образцово-показательный однолюб? Не знаю, насколько я в этом права…
— У меня и в детстве такого не было, чтобы за всеми подряд девчонками бегать. Я выбрал себе богиню и ходил за ней по пятам. А потом влюбился в одну актрису. Тогда шел фильм “Зорро”, в котором играла необыкновенная испанка с длинной черной косой. Я раз десять это кино смотрел. И там был момент, когда они убегают в карете от преследователей, и Зорро говорит ей: “Прыгай!”. А она: “Нет, я люблю тебя!”. У меня каждый раз сердце переворачивалось, просто с ума сходил.


— Сейчас есть актер или актриса, которых вы считаете эталоном?
— Роберт де Ниро. Он не то чтобы мой кумир, но некий мифический учитель. Смотрю на него и не перестаю удивляться, как человек потрясающе умеет работать.


— Наверное, и ваши поклонницы на вас так же смотрят. Вчера после спектакля я такую сцену наблюдала.
— Да, есть какие-то девушки, которые постоянно появляются, дарят цветы. Ханжить не буду, это, конечно, приятно…


— Вам нравится поддерживать традиции — семейные и профессиональные?
— И у моих родителей, и у нашей семьи существует, конечно, определенный стиль жизни. Но мы ничего не вырабатывали специально. Такие вещи, как стиль жизни, вообще трудно объяснить. Наверное, можно назвать традицией то, что мы стараемся вместе отдыхать на нашей даче в Подмосковье.


— Вы довольно долго прожили на даче, уловили связь с землей?
— Ой, там просто другое ощущение жизни и окружающей энергии. Я бы и жил за городом, у меня есть такая возможность, график позволяет. Но с детьми сложно режим отладить: нужно было возить дочку в школу, очень рано выезжать из-за “пробок”. Сейчас Полина выросла, а Сережа только в третьем классе, кроме того, он ходит в школу при Доме актера. Каждый день мы его куда-то возим. Но сыну его активная жизнь нравится. Он ее делит на “школу”, “теннис” и “работу”.


— И какая же у человека в этом возрасте может быть работа?
— Сын занят в спектакле Театра им.Маяковского “Мертвые души”. Играет там маленький эпизодик — одного из четырех детей Чичикова. Работа ему как раз очень нравится, больше, чем все остальное. Я его поддержал, сказал, что он прекрасный молодой артист, продолжатель династии.


— Вы ведь, кажется, тоже впервые перед зрителями появились, будучи школьником?
— Да. В Театре им.Маяковского был такой спектакль “Леди Макбет Мценского уезда”. Я там играл довольно большую роль мальчика Феди Лямина. Мне тогда исполнилось 14 лет. Когда я первый раз вышел на сцену, появилось ощущение полного счастья. Мой герой выходил в самом конце первого акта. На сцене шла какая-то колоссальная гулянка, все танцевали, веселились. А я стоял наверху, улыбался, радовался. Думал, как я хорошо, замечательно сыграл. Но отец мне тогда сказал, что надо быть посерьезнее, нужно подумать над тем, что я играю, как это делаю и зачем. На следующий день, по закону второго спектакля, я перепутал абсолютно все. Вышел не вовремя, забыл текст, чуть не сломал весь дальнейший ход спектакля. Меня не должен был видеть герой, и я его тоже. А я вышел, когда он находился еще на сцене. Он, правда, успел шмыгнуть в какую-то кулису. В общем, я очень расстроился, испугался, убежал из театра. С тех самых пор я стал действительно серьезно относиться к своей работе. Стараюсь не занимать себя ничем в день спектакля, не растрачиваю энергию по пустякам.


— Вашу Полину вполне можно назвать “взрослой дочерью молодого человека”. Поговорив с ней, убеждаешься, что она рассуждает очень свободно и интересно. Ваш контакт с ней становится теснее по мере ее взросления?
— Когда она родилась, я был всего на пять лет старше ее теперешней. Полина — одновременно дочь и друг мне. На нее всегда можно положиться, о чем-то попросить и быть уверенным, что все сделает. Я никогда никуда ее не подталкиваю, она сама втянулась и продолжает тянуться к музыке. Усиленно занимается ею и сейчас. Дочь очень самостоятельна, обо всем имеет свое мнение.


— Вы пришли в “Ленком” совсем молодым человеком. Есть мнение, что этот театр — очень серьезная школа, и не только профессиональная, но и человеческая.
— Здесь непросто выжить, поэтому школа действительно хорошая.


— Как вас приняли старшие коллеги и изменилось ли их отношение с годами?
— Не изменилось. И в этом нет ничего странного. Наоборот, меня приняли очень хорошо, за что я очень благодарен старшему поколению. Когда мы пришли в театр, нам передали роли в спектакле “Гамлет”. Я и Виктор Раков получили роли Олега Янковского и Александра Збруева, и они тогда каждый день репетировали с нами в течение двух месяцев, пока мы не выпустили спектакль. Это было прекрасное время. Потом мы его играли несколько лет, пока не сгорели декорации к “Гамлету” (в театре случился пожар). Я сыграл много спектаклей с разными актерами — с Александром Абдуловым, Олегом Янковским, Александром Збруевым, Инной Чуриковой. Но так близко, как с Абдуловым в “Плаче палача”, я ни с кем не работал из наших старших.


— У вас принято говорить хорошие слова, когда получилась работа?
— И то, и другое принято в коллективе. Кто-то предпочитает рубануть правду-матку и тем самым расстроить человека. А кто-то считает возможным поддержать. Когда хвалишь человека честно и искренне, высказываешь свои чувства, которые переполняют душу, это, по-моему, естественно.


— А вам говорили слова, которые были так дороги и ценны, что остались в памяти?
— Может, это покажется нескромным, но мне однажды сказал фразу (повторять ее не буду — неловко) покойный, Царствие ему небесное, великий питерский актер Владислав Стржельчик. Это было в 1990 г., после моей первой картины по пьесам Николая Островского у Александра Белинского. Я играл там Незнамова и имел честь работать с мегазвездами — Галиной Вишневской, Владиславом Стржельчиком, Вячеславом Тихоновым, Леонидом Куравлевым, Светланой Немоляевой. И после премьеры этого фильма Стржельчик сказал мне на банкете такие слова в присутствии остальных, которые я запомнил на всю жизнь. Это было насколько приятно и нужно молодому начинающему актеру в тот момент. Я поверил в себя! Не сошел с ума от успеха, а именно поверил в себя и развернулся, как пружина на стартовой площадке, потому что в нашей сфере на открытые, щедрые, незамутненные комплименты без скрытых смыслов способны очень немногие. В театре таких людей меньше, чем пальцев на одной руке. Я бы даже сказал — один человек, который, кстати, также может и что-то критическое выдать. Но так открыто и широко, как тогда Стржельчик сказал, может только Александр Викторович Збруев. Вообще, я отношусь к нему как к своему крестному отцу в профессии. Во многом благодаря ему я сыграл Клавдия в “Гамлете”, свою первую большую роль в театре. И в кино главную роль в фильме Вячеслава Криштофовича “Приятель покойника” тоже получил с его легкой руки.


— Как это получилось?
— Они товарищи с Вячеславом Сигизмундовичем. Вышло так, что накануне съемок один известный артист отказался играть эту роль, и Збруев посоветовал режиссеру меня, сказал прекрасные слова, и Вячек меня взял. С той поры я уже два раза снимался у Криштофовича.


— Вам часто задают вопрос, обращаетесь ли вы к отцу за советом. А он у вас совета когда-нибудь спрашивал?
— Насчет совета — такого не помню, отец сам кого хочешь научит. Но мнением моим интересуется, после спектакля спрашивает: “Что скажешь?”. Нормальному актерскому духу, конечно, важно мнение близких людей.


— Бывает, родители с возрастом в чем-то меняются ролями с детьми. У вас это есть?
— Что касается компьютера и мобильного телефона, то тут я “старше” родителей. Но в этом смысле и моя дочь “старше” меня. И Сережа в компьютерах тоже разбирается будь здоров. А папа иногда забывает, на какую кнопку надо нажимать. Но это же ерунда. Человеческая зрелость родителей выражается в главном — их большом жизненном опыте, всеобъемлющей доброте и понимании. Многие вопросы они решают, на наш современный взгляд, просто, но правильно. Жизнь показывает, что это верно, если основано на простоте и доброте.


— Какое чувство больше знакомо вашей душе — покоя или озабоченности?
— Ой, артисты — вообще беспокойный народ. Поэтому та часть меня, которая принадлежит актерству, все время тревожится и переживает. Но и личностная составляющая часто обеспокоена какими-то общечеловеческими проблемами.


— Вам нравится ездить на гастроли?
— Не знаю, с чем это связано, но в последнее время я не люблю гастроли. Может, уже какая-то генетическая актерская память срабатывает, но в это время я ощущаю себя беспризорным клоуном шапито. Наверно, я глупости говорю. Многое еще зависит от конкретной ситуации: на одних гастролях мне очень нравилось, на других — нет. Но сейчас я не переношу гастроли вообще! Причем насколько мне нравится приезжать в гости в Питер, где у меня дядя живет, настолько же не люблю ездить туда на гастроли.


— А путешествовать и изучать мир вам любопытно?
— Да, но не одному. Я люблю экзотические места, пустыни, степи. Мы вот ездили на Дон, а там есть такие дикие места — на десятки километров вокруг никого нет. Мы с друзьями разбивали палаточный лагерь, и я получал колоссальное удовольствие от всего окружающего. Мы даже “Бременских музыкантов” снимали в египетской пустыне и в степи под Баку. Мне в подобных местах очень интересно, единственное — моей семьи не хватает. Я обожаю путешествовать с семьей. Недавно выдалось несколько свободных дней после съемок, и мы поехали вместе в Испанию. К тому же там оказались наши друзья, и отдых удался. А вот когда приходится уезжать надолго на съемки — это тяжело (например, провел два месяца в Киеве, но приехала семья, и все стало прекрасно).


— Значит, для вас ощущение дома связано в первую очередь с родными людьми, а не со стенами…
— Естественно! Один жить я совершенно не умею. Может, это отрицательный показатель, но какая-то инфантильность во мне еще не погасла. Мне надо, чтобы семья была рядом.


— Прочла, что вы сыграли в кино Валерия Чкалова, и обрадовалась: ведь вы на него очень похожи!
— Чкалова я не играл, но картина “Небесная жизнь”, где я снялся, действительно о летчиках. На пресс-конференции перед началом съемок мы сидели на фоне самолета, на котором был нарисован Чкалов, и я сказал, что герой-майор, покоритель Северного полюса ухаживал за моей бабушкой. Наверное, кто-то это не так понял. Моя роль, как и весь сюжет, основана на настоящих событиях. Был такой летчик Виктор Беленко, угнавший в 1970-е годы новый самолет за границу, после чего часть, где он служил, расформировали. И сегодня есть люди, которые его помнят и просто ненавидят, потому что он нанес серьезный удар по российской воздушной промышленности и военному флоту. Вот этого персонажа я и сыграл. На самом деле, это история о любви и дружбе, картина получилась по-настоящему хорошая, мне она очень нравится. Это один из моих любимых фильмов.


— Знаю, что когда возникла необходимость замены, вам первому предложили роль графа Резанова в легендарной “Юноне” и “Авось”, но вы отказались. Какой была ваша мотивировка — профессиональной или моральной?
— И той, и другой. Я не считал себя вправе. Несчастье с Николаем Караченцовым произошло очень неожиданно, и в театре решили, что надо продолжать показывать спектакль. С моей точки зрения, это было неправильно, хотя в то же время “Юнона” не только спектакль Николая Караченцова, но и еще Марка Захарова и Алексея Рыбникова. Все великие мюзиклы идут по 20-30 лет, например, те же “Кошки” на Бродвее. А “Юнона” и “Авось” существует как визитная карточка “Ленкома” и некий его символ. Но я не считал себя готовым в тот момент и при тех обстоятельствах для этой роли.


— Вы выбрали актерство и сцену как способ общения с жизнью. Что вы вкладываете в это дело от себя?
— Все, что есть в моих героях, — от меня. Когда я вводил в “Шута Балакирева” молодых ребят на свою роль, я им такие слова про этого Монса говорил: “Любить надо эту женщину, царица она или нет!”. Действительно, как завещал Константин Станиславский: играешь плохого — ищи в нем хорошее. Но сейчас я уже не ищу никаких оправданий своим героям. Существует некая данность роли, которую я просто принимаю. В какой-то момент загораешься, и вся трагическая энергетика внутренним выбросом идет в дело. Я же знаю, что Генрих VIII интересен и темными чертами характера, своей властной силой и страстью. Могу сказать, что в этом герое масса оттенков — и все мое. А могу сказать, что ничего моего там нет. Могу сказать, что живу, а могу — что играю. Это необъяснимый клубок эмоций и переживаний, сложнейшее сплетение ощущений, фантазий и погружений. И если в течение стольких лет зрители приходят смотреть “Королевские игры”, наверное, что-то в этом есть…


Беседовала Валентина Серикова
alter@business.ua